В треволненьях мирских
я травам плавучим подобна,
что живут без корней
и плывут, раздумий не зная,
лишь куда повлечет теченье…
Оно-но Комати
Эта венецианская водичка навевает на меня воспоминания о чудесном трехтомнике, купленном еще в институте, “Кокинвакасю, Старые и Новые песни Японии” в переводах Александра Аркадьевича Долина (я с удивлением узнала в вездесущей Википедии, что он брат Вероники Долиной, ага)))).
“Песни Японии, страны Ямато, прорастают из семян сердец людских, обращаясь в бесчисленные листья слов. В мире сем многое случается с людьми, и все помыслы, что лелеют они в сердце, все что видят и слышат, — все высказывают в словах. Слушая трели соловья, что распевает среди цветов, или голоса лягушек, обитающих в воде, понимаем мы, что каждое живое существо слагает свои песни. Не что иное, как поэзия, без усилия приводит в движение Небо и Землю, пробуждает чувства невидимых взору богов и демонов, смягчает отношения между мужчиной и женщиной, умиротворяет сердца яростных воителей.
Песни эти родились с появлением Неба и Земли. Первой была песня сочетающихся брачными узами бога и богини под висящим мостом небесным. Однако, как гласят предания, в предвечных небесах пошли те песни от царевны Ситатэру.
Царевна Ситатэру была супругой царевича Амэваки. Песня ее, что воспевала божественного брата, озаряющего сиянием своим горы и долы, сложена была в манере варварских песен эбису, и не было в ней ни определенного числа слогов, ни истинной формы стиха.” (предисловие к Кокинвакасю КИ-НО ЦУРАЮКИ)
175 Без названия
Видно, ей невтерпеж
по мосту из листьев осенних
перейти наконец
через воды Реки Небесной —
ждет Ткачиха ночь Танабата…
(Неизвестный автор)
В роли Небесного моста – браслет Юли Болдыревой с деревом жатоба, бусиной Марины Акиловой, кораллом и бирюзой из последней деревянной коллекции:
В рафинированную эпоху Хэйан “сложился культ моно-но аварэ — «очарования всего сущего», «прелести бытия». Для аристократов духа, к каковым себя относили все без исключения хэйанские патриции, все сущее представлялось наделенным высшим смыслом, скрытой или явленной красотой, неизбывным очарованием. Правда, при этом предполагалось, что предметам грубым и низменным вообще нет места в эстетической вселенной — все они остаются в удел бездушному, необразованному простолюдину. Именно ощущение моно-но аварэ должно было придать сладость и горечь, терпкую прелесть всей недолговечной жизни человека в этом мире, умирающей и обновляющейся, постоянной в сменах природы. Ощущая себя частицей изменчивого, пульсирующего мира, человек стремился как бы открыть для себя знамения вечности, закодированные в алой листве клена, неожиданном снегопаде, в бело-розовой дымке вешнего цветения сакуры, в искрящихся брызгах водопада, в кличе диких гусей, в первой трели соловья или в грустной песне осенних цикад.” – это уже из предисловия самого переводчика…
Фрагмент ожерелья Марджон Бартон – с афганской крерамикой, тайским серебром, океанической яшмой и римским стеклом из того же Афганистана на волне Окинами… Обратите внимание на рефлекс на серебряной оправе “амазонитовой” половинки керамической бусины… Моно-но аварэ, как оно есть, имхо)))
“С точки зрения формы, подавляющее большинство стихов «Кокинвакасю» представляет собой классическую танка — то есть поэтическую миниатюру из 31 слога в четком силлабическом размере 5-7-5-7-7 (изредка добавляется лишний слог). Дополняют картину четыре «длинные песни» (тёка) и три шестистишия (сэдока) — оба жанра ко времени составления «Кокинвакасю» фактически уже изжили себя”. К слову, обратите внимание, что Долин достаточно подробно пишет (в сокращенной интернет-версии подробностей не нашла, а сама книжка в Каргополе, цитировать не могу), об особенностях перевода танка на русский язык: мы долгое время имели русскую кальку с, мягко говоря, несовершенных английских переводов с японского 19-20 века. Известные советские переводчики — Вера Маркова, например — пытались идти прежде всего по пути передачи смысла, что приводило к катастрофическому изменению формы стиха. Долинский перевод, имеющий подстрочник в издании Коконвакасю, демонстрирует эти соответствия математической структуры ритма очень наглядно, даже для тех, кто совсем не говорит по-японски)))).
Удивительно соответствуют ритмы рисунка Окинами стихотворным строкам и Юлиным украшениям: ожерелье из позвоночника морского ежа, лабрадоритов, целестина, коралла и мореного дуба:
417. Сложено Канэсукэ во время путешествия к горячему источнику в краю Тадзима[210] после того, как он выслушал стихи, сочиненные его спутниками за ужином на привале близ бухты Футами:
В опустившейся мгле,
чуть видимы, волны мерцают,
но наступит рассвет —
и предстанет бухта Футами
драгоценной дивной шкатулкой…
(Фудзивара-но Канэсукэ)
Знаменитая “Большая волна в Канагава” из 36 видов горы Фудзи Кацусико Хокусая, 1830.
Парадоксально, но ее считают наименее японским произведением художника: в девятнадцатом веке контакты с Западом, в частности, с Голландией, несмотря на декларируемую обособленность, были весьма сильны. Вообще вся эта история мощнейших японо-европейских культурных связей предельно переплетена))) На эту тему есть прекрасная монография Н.С. Николаевой “Япония-Европа. Диалог в искусстве” Х)))). Чего стоит тотальное увлечение через 50 лет после создания Волны японской ксилографией французскими и американскими импрессионистами, а также Ван Гогом и мирискусниками)))).
Кстати, а вот та самая Канагава в исполнении Андо Хиросигэ, цикл 53 станции Токайдо:
А это, уж до кучи, волна того же Андо Хиросигэ, из серии 36 видов горы Фудзи, 1832))) Так что волна только обрамляет красу знаменитой горы, на самом-то деле)))
В 1928 году молодой Куросава предпринимает поездку в Париж, чтобы учиться живописи у Ван Гога, не зная, что того уже давно нет в живых. А в девяностых снимает свои знаменитые Сны, пропитанные живописью Ван Гога и Жана-Франсуа Милле. Пунктиром писала об этом здесь.
А вот известный лист Ивана Яковлевича Билибина из “Сказки о царе Салтане”, 1904 г., заметьте!
Ну, и нежно любимая Оша))))
Сияющие в волнах лунные капли:
424 Цикады
Как цикады, журчат
у берега волны прибоя.
Брызги передо мной
рассыпаются жемчугами.
В рукава их собрать — растают…
(Аривара-но Сигэхару)
Ожерелье Юли Болдыревой:
425 Ответ
Разве можно собрать
в рукава драгоценные перлы
тех рассыпанных брызг?
Что ж, коль так, назови их «жемчуг»,
собери — а я полюбуюсь!..
(Мибу-но Тадаминэ)
Лабрадоры Елены Дорониной:
910 Без названия
Там, в просторах морей,
от слиянья течений могучих
на бурлящих волнах
вечно вьется белая пена —
и пристанища не находит…
(Неизвестный автор)
Из песен славословий:
350 Сложено в Оои на празднестве по случаю сорокалетия тетушки принца Садатоки
Как жемчужины брызг,
что на скалы с горы Камэноо
водопадом летят,
да пребудут неисчислимы
славной жизни тысячелетья!
(Ки-но Корэока)
Ее же сборки серебро Карен Хилл:
И так, с лемпворк-бусинами работы самой Лены:
722 Без названия
Шума мчащихся вод
не услышать в глубинах бездонных
на могучей реке —
лишь по отмелям-перекатам
пронесутся с грохотом волны…
(Сосэй)
Колечко “Сон весенней бабочки” Евгении Коровацкой:
170 Сложил, сопровождая группу знатных вельмож, что отправились на прогулку к реке Камо в первый день осени
Свежий ветер с реки
дохнул, навевая прохладу, —
за волною волна
набегают чредой на берег
и с собою осень приносят…
(Ки-но Цураюки)
917 Песня, посланная другу, что отправился в паломничество в Сумиёси[338]
Говорят рыбаки,
что жить хорошо в Сумиёси,
но еще говорят,
что растет там трава забвенья, —
не забудь же нас, возвращайся!..
(Мибу-но Тадаминэ)
Фрагменты Зеленого колье Юли Болдыревой: дерево, обточенное водой, бук, жадеит, хризопраз, изумруд, турмалин, лабрадор, медь.
874 В годы правления Кампё[322] кто-то из Зала Вельмож велел отнести во дворец Государыни бутыль и спросить, не осталось ли вина с императорского стола. Дамы свиты и челядь, посмеявшись, передали бутыль Государыне, но ответа не было. Когда слуга вернулся ни с чем и рассказал, как было дело, Тосиюки послал тем дамам такую песню:
Где же наша бутыль,
узорная славная фляга?
Не в морскую ли даль
уплывает, как черепашка
от прибрежных скал Коёроги?..
(Фудзивара-но Тосиюки)
Брошь Юлии Чернопазовой: агат, яшма, сердолик, патинированная медь…
И, наконец:
921 Сложено в местечке под названием Каракото — Китайская цитра
Далеко-далеко,
до самых столичных пределов,
песня цитры летит —
это ветер перебирает,
словно струны, волны морские…
Гхм. Не совсем цитра, конечно, вернее, совсем не цитра, но про струны))))) Вообще-то говоря, если бы не Наташа, я бы так ничего и не написала про Окинами))))).
Автор текста и подборка фотографий: Елизавета Шевелева.
